"Когда-нибудь, когда мы

встретимся снова, мы еще

обязательно поговорим о том,

как люди входят и выходят

из жизни друг друга..."

     -- О. Н.

    Человек на песке со мной рядом. Крупные капли, высыхая неспешно, все еще покрывают частичками Океана его кожу на плечах, спине и груди.
    Человек на песке со мной рядом немного отличается от того, что есть я. Он немного другой. И сейчас, когда прямо оттуда - тем более.
    Кожурой апельсина на белом песке - оранжевое его полотенце. Его книгу чуть в стороне от меня еле слышно листает ветер. Его губы слегка шевелятся, когда он разговаривает - сам с собой. Его голос:
    - Мне кажется, еще раз вот так - и я уже не вернусь, наверное. Ты бы знал - мне сейчас...
    Крики чаек смолкают. Тревожно.
    - ... Удалось-таки заплыть туда, где уже не пускало обратно. Как там странно тепло!
    Плавно выгнувшись, тяжелая волна шипит - и шлепается на песок перед нами. Лицо его - на песке со мной рядом: снова свежие капли.
    - Разве ты не чувствуешь, как Он смотрит на нас?
    - Все мы как нибудь... смотрим.
    - Ты не чувствуешь... Когда он смотрит вот так на меня, я становлюсь кем-то голым. И тогда дико хочется, чтобы он меня... съел.
    Поднимая фонтаны песчинок, человек со мной рядом вскакивает резко на ноги. Песок, песок - на лице моем, на губах. Ветер с моря, налетев неожиданно, слизывает - и, ожегшись, выплевывает в стылое небо наше одно на двоих апельсиновое полотенце. Оба молча следим, как оно, кувыркаясь в отчаянном танце, отлетает все дальше и дальше - к черной гальке у самой воды.
    - И знаешь... Это почему-то совсем не стра-а-ашно-о-о-о-о!!!...
    Но у моря нет эха.
    Запрокинув голову, раскинув в стороны руки, он со всех ног бежит прочь от меня вдоль по худенькой кромке берега, срывается с нее уже где-то на горизонте - и вливается крохотной каплей в седой Океан.
    Я снова один на остывшем под вечер песке.
    Фотокамера у моих затекающих ног. Брызги с мокрых его волос - на черном глазке объектива. Мне не хочется вытирать объектив, отчего-то я знаю: больше нет нужды в фотоснимках.
    Слушаю.

    Незнакомая тупая боль подступает из легких к горлу. Ноет, саднит изнутри своей невостребованностью отмерший некогда орган.

    Человек на песке со мной рядом: озябший, и губы синие.
    - Надень же хоть что-нибудь.
    - Нет. Теперь все равно. Доплыть бы туда, где не страшно - и тогда будет вовсе не холодно...
    Человек на песке со мной рядом проижимается крепче ко мне. Мокрую свою голову он кладет ко мне на плечо.
    - Говори мне о чем-нибудь...
    Виски его вкуса соли.
    Глажу медленно мокрые волосы, и через них, нараспев - прямо в ухо:
    - В ледяных океанских пучинах, где не видно ни зги...
    Человек на моем плече закрывает глаза.
    - ... Даже мелкий безмозглый планктон чует тебя безошибочно. Флюоресцентной своей оравой кидается он к тебе хоть за тысячу миль. Вслед за ним - а то и просто погреться - подгребают мордовороты-киты. Ну, и прочая живность как-то сразу бросает дела свои и делишки, если вдруг проплывает поблизости. И вскоре сваливается в тебя все до кучи...

    В горле странно першит. Я наспех откашливаюсь - только бы он дослушал.

    - ... Там, где ты, всем находится время и место. Рыбам и растениям. Животным и людям. Так было тысячелетиями... Так будет, наверное, вечно.
    - Ну, а ты?
    Глаза его, серо-зеленые, как и небо над ними, глядят на меня в упор. Молча жду, когда они закроются снова. И только тогда улыбаюсь:
    - И лишь я никак не могу распознать, где же ты... Ласковое. Восстанавливающее все продрогшие, стылые жизни. Зовущее по ночам - мое теплое течение Куросио...
    Вновь - распахнутые глаза:
    - Нам еше не пора?
    - Да, наверное... Собирайся?
    - Я сейчас... Я последнии разок!
    Медленно-медленно человек на песке со мной рядом поднимается на ноги.
    Он встает - и уходит.
    В зовущие чайками волны.
    В остывающее от солнца небо.
    Все дальше и дальше от берега.
    Могучая черная гладь растворяет в себе, как кофе - беспомощный сахар. Вот уж нет его по колени. Вот - растаял наполовину. Вот - одна голова...
    И потом уже - только пена.
    Волны, зовущие - и исчезающие, чтобы снова вернуться.
    Две сигареты - это пятнадцать минут. Еще три - сорок пять.
    Так уносишь ты, теплое Куросио, всех, кому еще есть чем слышать тебя.
    Его книгу заносит песком, и страницы шелестят для меня все слабее...
    Мои ступни на теплом асфальте по пути к остановке автобуса. Правая моя ладонь - в левой шлепанцы - сжав, массирует горло. Я все пытаюсь унять эту резь - так до боли знакомую всякому, у кого хоть когда-нибудь резались жабры.