«Записки гайдзина»

      Вадим Смоленский

      Экспонат



      Первый день седьмого месяца выдался ясным. Восходящее солнце без помех дошло до зенита и ударилось в беспредел. С наслаждением садиста оно водило огнеметом туда-сюда по береговой линии, испепеляя городские улицы, портовые доки, иностранные суда у причалов и стоянки подержанных автомобилей. Морская набережная Фуругаты, по которой мы ехали, готова была расплавиться и дымящейся лавой уползти в соленую воду.
      - Пива хочу, - произнес Берлогин. Он изнемогающе пошевелил кожной складкой на затылке и развернул голову вправо. - Купим пива?
      Мимо окон проносился океанариум. Там сейчас ползали по бетонным плитам одуревшие котики, и пингвины тихо тосковали по Южному Полюсу. Короедов нервно сморгнул, сильнее сжал руль и нахмурился.
      - Если увидим в автомате, то купим, - сказал он. - Специально искать времени нет.
      Берлогин помолчал немного, затем продолжил разворот головы и наставил ее на меня. Лицо его расплылось в ласковой улыбке.
      - Головка не бо-бо? - спросил он.
      - Немножко есть, - ответил я, изобразив веселое подмигивание.
      - Задал ты вчера перцу! - Берлогин потерся щетиной о край подголовника. - Всех удивил.
      - Чего я задал?
      - Не помнишь?
      - Нет...
      - Оперу ты вчера пел. Прям на улице, посреди ночи. Я думал, стекла в домах полопаются.
      - Это уже после текилы или еще после сакэ?
      - Совсем в конце. Уже после бильярда.
      - А какую оперу? «Хованщину» или «Евгения Онегина»?
      - Чего другое спроси. Я в операх не понимаю.
      - Слова-то какие были? Если «позор, тоска, о жалкий жребий мой», то это «Евгений Онегин». А если «народ смущать, чтоб много больших бояр побил», то это «Хованщина».
      - Ни то, ни другое, - подал голос Короедов. - Я хорошо помню. Слова были: «Отдай мне Эмму, отдай мою голубку».
      - Так это «Хованщина».
      - А что, большая разница?
      - Разница большая. «Евгения Онегина» я пою, когда бываю в лирическом настроении. А «Хованщину» - когда бываю в эпическом. Значит, вчера я в эпическом настроении был.
      - Мда, - вздохнул Короедов. - Хорошо тебе там в твоих полях. Ори, не хочу. Меня тут давно бы депортировали.
      - И развалили бы весь бизнес, - подхватил Берлогин. - Короедыч, как здорово, что ты оперу не поешь! Пивка еще найди - поставлю тебе памятник.
      - Пивко будет там, - веско сказал Короедов. - Пивко, музыка, женщины... Все вам будет.
      - Да женщины-то не те, - Берлогин меланхолично поскреб ногтями макушку. - Таких женщин и в Хабаровске навалом. Мне бы гейшу...
      - Гейшу... Ты хоть знаешь, что это вообще такое, «гейша»?
      - А чего тут знать... Гейша она и есть гейша... Ну, баба, что ли...
      - Так и запишем, - сардонически усмехнулся Короедов. - «Гейша» - значит «баба».
      - Нет, понятно, что не просто баба. Ну, скажем так, «специальная японская баба».
      - Конечно, - кивнул Короедов. - «Гейша» - это специальная японская баба. А «самурай» - специальный японский мужик. Я правильно трактую?
      - Правильно, неправильно... Кто тут живет - я или ты?
      Короедов не отвечал. Мы стояли на светофоре в ожидании зеленого сигнала, пока стайка девушек гангуро пересекала наш путь, направляясь на пляж. Берлогин напряг мощную шею и наблюдал за ними.
      - Ну вот, - сказал он, когда мы снова поехали. - Врут, что они кривоногие. Есть и нормальные. В желтой майке шла ничего...
      Короедов вздохнул глубоко-глубоко.
      - Ничего, - задумчиво повторил он. - Конечно, не Лайма Вайкуле - но будем снисходительны...
      Жизнь Петра Короедова не была пассионарным горением или авантюрным фейерверком. Гениальный художник, благородный жулик или роковой любовник из него не вышли. Престижная стезя япониста, избранная в юности, выкинула странный финт - востребованным оказалось лишь умение обслужить нехитрые торговые переговоры. Теперь Петр Короедов был важным звеном в скупке и переброске через Японское море подержанных тачек. Человек попроще гордился бы таким статусом - как-никак, приплывавшие коммивояжеры не могли и шагу без него ступить, относились с пиететом и честно отстегивали по десять тысяч иен с каждой сделки. Фуругатские автодилеры со своей стороны тоже оказывали знаки уважения и помогали в юридических и бытовых вопросах. Но душа просила вовсе не того. Душа просила прекрасного. Тонко чувствующему человеку было отчаянно тяжело вариться в мире покрышек и запчастей, пить водку с бритоголовыми клиентами, осваивать распальцовку и откликаться на «Короедыча». Спасала лишь мечта о далеком идеале, мысль о высшем и безгрешном существе, трепетное преклонение перед чудом, перед сверкающим эталоном красоты и мудрости. Перед Лаймой Вайкуле.
      Когда развалился Советский Союз, Короедов более всего горевал об утрате морального права называть Лайму Вайкуле своей соотечественницей. Потом оказалось, впрочем, что латвийская примадонна продолжает петь по-русски и вообще проводит больше времени в Москве, нежели в Риге. Это Короедова очень приободрило. Он ревниво следил за успехами своей богини, и счастливейшим его днем был день, когда в фуругатском магазине он приобрел компакт-диск Лаймы Вайкуле, записанный и выпущенный в Соединенных Штатах. Тогда ему стало с особой пронзительностью ясно, что оба они - граждане мира. Они оба стирают границы, сближают народы и разносят по планете свет русской культуры. Только каждый из них на свой лад. Два факела, два подвижника, два космополита. Лайма Вайкуле и Петр Короедов. Мечты, мечты, мечты...
      Берлогинская лапа потрясла меня за колено.
      - Просыпайся, - услышал я. - Приехали.
      Мы стояли на обширной, наполовину заполненной автостоянке. Прямо перед нами в полнеба раскинулись зеленые сети гольфового поля. По левую руку от сетей притулился Храм Василия Блаженного - точнее, его уполовиненная копия. От храма тянулся разрисованный под хохлому забор с проходом посередине и красочной вывеской на двух языках:

«РУССКАЯ ДЕРЕВНЯ ГОРОДА ФУРУГАТА»

      - Вперед, - скомандовал Короедов, застегнул пиджак и пошагал к окошку с надписью «Касса». Берлогин двинулся следом, я за ним.
      - Ирассяимасэ-э-э!.. - раздалось из окошка.
      - О, черт! - Короедов раздосадованно уперся в забор ладонью. - Ритка должна была сидеть, обещала провести... А так платить придется.
      - Скажи, что по делу, - посоветовал Берлогин.
      - Наивный... Будем час куковать, пока все утрясется и согласуется. Ты думаешь, это человек сидит? Это робот! У нее не мозги, а этот... алгоритм! Тебе охота час сидеть на жаре?.. Ладно, я вас привез, я и платить буду. - Короедов выставил вперед обе ладони, отметая возможные протесты, вытащил кошелек, наклонился к окошку. - Будьте добры три билета.
      - С мамонтом или без мамонта?
      - Без мамонта.
      Контролер на входе оторвал от наших билетов корешки. Мы ступили на длинную, посыпанную гравием и огороженную бамбуковым частоколом дорожку.
      - Пиво-то скоро? - спросил Берлогин, нетерпеливо вглядываясь вперед, откуда доносились развеселые звуки «Камаринской».
      - Вон табличка, - показал я. - До ресторана «Печка» сто метров. До музея этнографии тоже сто. И до театра «Николай» сто. И до магазина «Сибирь» тоже. А до мамонта - двести.
      - Пиво, наверно, через сто.
      - Наверно.
      По прохождении ста метров «Камаринская» гремела уже в полную силу. Глазам открылась центральная площадь, по периметру которой располагалось все обещанное. В центре площади громоздился круглый помост, плотно окруженный публикой. На помосте лихо отплясывали четыре девки в кокошниках и красных сапогах.
      - А Ритка-то вон она, - едко заметил Короедов, тыча пальцем в сторону помоста. - Щеки намазала, не узнаешь...
      Берлогин беспокойно оглядывался по сторонам.
      - Кажется, нам туда, - сказал я и повел его по направлению к вывеске, сулящей различные напитки. Мы зашли внутрь и остановились перед прилавком.
      - Самое дешевое какое? - спросил Берлогин.
      - «Серифу», - прочитал я. - Двести иен банка. Только я не слыхал про такое пиво. Черт знает, как это расшифровать. Может, «шериф»?
      - Значит, американское. Берем.
      Нам выставили две голубые банки с нефтяными вышками на боку. Под вышками было написано: «Шельф. Сахалинское пиво».
      - Блин, - вырвалось у меня. - А я думал, «Шериф»...
      - Ничего, - сказал Берлогин. - Зато дешево...
      Он откупорил банку, сделал глоток и выпучил глаза.
      - И они это называют пивом?!
      - Это мы называем пивом, - поправил я. - Они только повторяют.
      - А зачем продавать?
      - Как зачем? Деревня русская. Клиент пьет и думает: это такое специальное русское пиво. И радуется. А себестоимость копеечная. Конторе прибыль.
      Берлогин молча вертел в руках банку. Свою я обменял с доплатой на «Саппоро». Мы вышли обратно на площадь. Доплясавшие девки с организованным визгом сбежали со сцены; их сменил усатый и чубатый дядька в красной рубахе и серой папахе. Невидимый конферансье объявил через динамик:
      - Сейчас выступит Миша. Он станцует настоящий косакку-дансу!
      Публика восторженно зааплодировала. Заиграл матросский танец «Яблочко». Миша растопырил руки в стороны и картинно, с цыганским прищуром обошел помост. Публика хлопала в такт. Миша ударил себя в грудь, в живот, в колено, в щиколотку, в пятку. Народ одобрительно загудел. Миша сказал: «Эх!» Народ сказал: «Хай!». Миша присел. Привстал. Присел. Привстал. Народ экстатически завыл. Миша привстал. Присел. Привстал. Присел. Народ вошел в неистовство. Миша присел. Привстал. Присел. Привстал. У народа начался катарсис. Миша поклонился. Народ бился в судорогах. Миша с достоинством сошел со сцены.
      - Ой, Петенька! - послышалось сбоку. - Не сердись, пожалуйста. У нас перестановка, Зойку на мамонта бросили, меня в ансамбль, на кассу японку посадили. Я тебе не успела позвонить...
      - Ничего, - сказал Короедов. - Ты сделай главное, что обещала. Устрой мне встречу с вашим начальником. С самым главным. Скажи: по делу.
      - Я сейчас... Устрою... Стой здесь... Не уходи...
      На сцену взошла румяная тетенька в сарафане и принялась заунывно дудеть в какую-то жалейку. Берлогин, кривясь и морщась, пил сахалинское пиво.
      - Здорово, земляки!
      Рядом с нами стоял давешний плясун Миша.
      - Здорово, казак, - сказал ему Берлогин. - Пива хочешь?
      Миша покосился на банку.
      - Не-е-е, - засмеялся он, как от хорошей шутки. - Такого не хочу.
      - А ты какой казак, донской или кубанский?
      - Я из вологодской филармонии.
      - Что, вообще не казак?
      - Вяколайнен моя фамилия. Какой я казак...
      - А плясал грамотно!
      - Да ну... Я вообще не танцор, я баянист... Но тут сказали, баян не нужен, а нужен косакку-дансу.
      - Что это такое, кстати? - поинтересовался я. - Сколько раз слышал и до сих пор не пойму. Чисто японское слово.
      - Леший знает, откуда они его взяли. Я им тогда по-всякому плясал, а они нос воротят: мол, не то. А как пошел вприсядку, сразу обрадовались: дескать, вот он, настоящий косакку-дансу. Так и пляши, говорят. Вот и пляшу теперь. А вы туристы?
      - Нет, - сказал Берлогин, - не туристы. Эти ребята живут здесь. А я по бизнесу приехал.
      - По автомобильному?
      - Ага. Недавно занялся. Раньше медью промышлял. А еще раньше я был футболист.
      - Иди ты! - поразился Вяколайнен.
      - Форвард таранного типа. В хабаровском СКА.
      - Надо же... А как вчера «Локомотив» с «Шинником» сыграл, не знаешь?
      - Откуда... Днем бизнес, вечером пьянка, не до футбола. - Берлогин смял пустую банку и кинул в мусорный бак.
      - Петя!!! - Рита стояла на той стороне площади и махала рукой.
      - Быстро-то как, - удивился Короедов и взял меня за локоть. - Пойдем, поможешь. У тебя лицо интеллигентное. Мы минут на двадцать, - добавил он для Берлогина. - Встречаемся здесь.
      Вслед за Ритой мы нырнули в служебный вход и попали в кабинет начальника, плотно сложенного мужчины средних лет, в белой рубашке без пиджака. Он встал из-за стола и вопросительно на нас смотрел.
      - Здравствуйте, - сказал Короедов и поклонился. Я поклонился тоже. Начальник ответил наклоном головы и указал на два стула. Мы сели. Рита помахала нам пальчиками и исчезла в дверях.
      - У нас к вам дело, - начал Короедов после церемонии обмена визитками. - Мы хотим познакомить вас с необыкновенно интересной певицей.
      - С русской певицей? - поспешил уточнить начальник.
      - Ну... - замялся Короедов. - В общем, да... В том смысле, что она поет на русском языке. Хотя, в принципе, может и на других. На английском может. Сможет и на японском, если очень понадобится. Мы ее научим.
      - Понятно, - кивнул начальник.
      - Дело вот в чем. Нас, русских людей, несколько смущает известный перекос культурного обмена в сторону чего-то такого, знаете, старинного... Ну вот, скажем, песни, которые пелись сто лет назад... Это интересно, конечно, - но это лишь одна сторона. А ведь публику должно волновать, что поется сегодня, не правда ли?
      - М-м-м-м, - неопределенно помычал начальник.
      - Эта певица очень популярна. Лучше ее вообще никого нет. Мы вам кое-что принесли, чтобы вы имели представление. Вот компакт-диск. Записан в Америке. Будет время, послушайте. Вот еще кассета...
      - Как зовут певицу?
      - Лайма Вайкуле. «Ра-и-ма Ва-и-ку-рэ».
      Начальник наклонил голову набок и созерцал им же нацарапанные крючки.
      - На русское имя непохоже.
      - О, да вы хорошо разбираетесь! - поспешил польстить ему Короедов. - Дело в том, что она не совсем русская. Вообще говоря, она из Латвии. Но все русские люди считают ее своей.
      Я важно покивал для пущей достоверности.
      - Хорошо, - сказал начальник. - А чего вы, собственно, хотите?
      - Мы хотим, чтобы она посетила Японию. И дала здесь несколько концертов.
      Начальник кивнул. Короедов приободрился.
      - Вы знаете, она уже один раз была в Японии. В девяностом году. Причем спела только одну песню на телевизионном шоу. Потом сказала в интервью, что горячо полюбила эту страну. Я уверен, она хочет приехать еще раз.
      - М-м-м-м...
      - Вы нас не поймите превратно. Заниматься всем этим будем мы. Выходить на ее менеджера, подключать спонсоров, заказывать рекламу, бронировать билеты, гостиницы, залы... От вас требуется только одно - официальное приглашение.
      - Э-э-э-э-э...
      - Ведь мы частные лица, к тому же иностранцы. Чтобы дали бизнес-визу, необходимо приглашение от организации. Вы столько лет уже приглашаете русских артистов - кого еще просить, как не вас?
      - М-м-м-м...
      - Конечно, один концерт можно будет дать здесь. У вас замечательный зал, много посетителей, налаженная реклама. Люди придут, вы не пожалеете, будет прибыль... А сейчас - только одну бумажечку. Дальше мы сами все завертим.
      Короедов умолк и ждал ответа. Начальник положил перед собой чистый лист.
      - Итак, - сказал он, - вы хотите, чтобы мы оформили приглашение для (он нагнулся над своими крючками) Райма Вайкурэ-сан. Так?
      - Совершенно верно. Нас интересует ваше принципиальное согласие или несогласие. Если вы согласны, то мы выходим на контакт с ее менеджером и договариваемся о сроках.
      Начальник кивнул и что-то начирикал на своем листе.
      - Хорошо, - сказал он. - Я свяжусь с вышестоящими инстанциями.
      - А сами вы не можете это решить? - разочаровано спросил Короедов.
      - Приглашение - слишком серьезный вопрос. Много всего нужно взвесить и обсудить. Позвоните через неделю.
      - Договорились, - сказал Короедов со вздохом.
      На улице он повеселел и радостно хлопнул меня по спине.
      - Ничего-ничего! Все на мази... Я считаю, мы подали себя очень грамотно. Тут ведь самое главное - подать себя. Чтобы было понятно: за дело берутся серьезные люди, а не какие-нибудь козлы. Разговаривать надо хорошим японским языком, вежливо, не употребляя слов-паразитов... Ты на него пивным духом не дышал?
      - Не, я в сторону...
      - Правильно. А что не сразу, так это мы подождем. Ихний порядок тоже надо уважать, я так мыслю.
      Берлогин сидел на лавочке с Вяколайненом и рассказывал ему о своей жизни.
      - А за медь, - говорил он, - я даже сидел один раз в таиландской тюрьме. Народу там повидал всякого... Вот скажи, Миша, ты когда-нибудь видел живого трансвестита?
      - Не... - простодушно мотал головой Вяколайнен. - Трансвестита не видел.
      - А я с ним водку пил!
      - Иди ты! - удивлялся Вяколайнен.
      - Ей-богу, пил! - и Берлогин гордо выпячивал грудь. - Водку с живым трансвеститом!
      На сцене опять плясали девки в кокошниках. Готовясь к очередному выходу, Вяколайнен стал прилаживать на голову папаху.
      - Деловая программа закончена, - объявил Короедов. - Более-менее успешно. Можно поворачивать оглобли.
      - Погоди ты! - возмутился Берлогин. - Только пришли, деньги заплатили... Давай уж посмотрим чего-нибудь. Чего тут еще есть?
      - Музей есть, - бросил Вяколайнен, уходя к сцене. - Очень смешной музей.
      - Пошли тогда в музей, - сказал Берлогин. - Там прохладней хотя бы...
      Этнографический музей встретил нас стендом с русскими народными инструментами. На нем присутствовали: лопата, коса, борона, мотыга, топор, колун, грабли и вилы. Все грязное и ржавое. Осмотрев экспозицию, мы перешли к следующему стенду - с различными лаптями, валенками, картузами, поддевками и плисовыми шароварами. Далее демонстрировались балалайки, домры, гусли, гармошки и почему-то шотландская волынка.
      - Ну, - спросил Короедов, - интересно, да?
      Берлогин посмотрел на него как-то странно. По его небритой щеке стекла струйка пота. Прохлады в музее не было. Скорее, наоборот.
      Следующий экспонат занимал отдельный стол и представлял собой большой трехведерный самовар. Он был пузат и внушителен. В его начищенных зеркальных боках отражались топоры и балалайки. Но заинтересовал меня не сам самовар, а стоявшая под ним табличка. Белая табличка с черной надписью. Сверху слоговая азбука: са-мо-ва-ру. Ниже, в скобках - три иероглифа.
      Ах, что это были за иероглифы! Праздник для мнемониста.
      Располагавшийся справа походил на структурную схему какого-то хитрого агрегата - подобных схем я много зарисовал в студенческие годы на лекциях по компьютерной архитектуре. Четыре квадратика, «черных ящика» - два сверху, два снизу - и между ними шина обмена данными, горизонтальная линия с ответвлениями. Древний китайский каллиграф гениально предугадал появление кибернетики. «Устройство», «прибор» - так трактовался сей знак.
      «Сапоги мои того, пропускают аш-два-о» - провозглашал иероглиф в центре. Мнемоническое двустишие для юных химиков тоже было предвосхищено в древнем Китае. Тощий и длинный сапог со вздернутым носком погружался в толщу H2O - ее уровень обозначался слева от сапога горизонтальной линией, переходящей в изящный диагональный штрих; справа же из сапога выливалась через дырку переполнявшая его H2O, унося с собою роковой гвоздь, причину беды. Те, кто еще не забыл уроки химии, помнят, что такое H2O. «Вода» - таков был смысл этого знака.
      И, наконец, левый - самый первый, если читать по порядку. Две льдинки плюс комбинация «приказ». Впрочем, приказ здесь был ни при чем, он только подсказывал чтение; а весь смысл заключался в маленьких штрихах-льдинках сбоку от приказа. «Холод» - вот каков был скрытый в них намек, и вот каково было значение всего иероглифа.
      РЭЙ - СУЙ - КИ, - сложились в моей голове чтения трех знаков, образовав слово, которое на русский язык перевелось так:

«Устройство для охлаждения воды».

      Я беззвучно затрясся и показал на табличку Короедову. Он хмыкнул. Из угла за нами наблюдала молоденькая служительница музея в строгой блузке и очках. Предвкушая особый кайф, я подозвал ее классическим японским жестом, помахав вверх-вниз сложенной в лодочку ладонью.
      Она подошла.
      - Простите пожалуйста, - обратился я к ней. - Вы не могли бы пояснить, что это за устройство и как оно работает?
      Вопрос не застал ее врасплох.
      - Это называется самовару, - сказала она, со знанием дела снимая крышку. - Видите, здесь полость. Сюда заливается вода. А вот сюда, в эту трубу, кладется лед. Вода остужается, и потом ее можно пить. Наливается через краник.
      Короедов вполголоса переводил ее слова Берлогину. Тот стоял донельзя серьезный, и пот растекался у него по бровям.
      - Хорошо, - сказал я. - Но откуда в таком случае берется лед?
      - Лед берется из холодильника, - невозмутимо ответила служительница. Наверное, вопрос показался ей идиотским.
      - Так-так... Из холодильника берется лед и кладется в трубу. А не проще было бы сразу поставить воду в холодильник?
      Этот вопрос заставил ее задуматься. Но лишь на считанные секунды.
      - Русские не делают так потому, - сказала она, - что в России очень дорогая электроэнергия.
      Я почувствовал, что пора завязывать. Предвестие судорог уже щекотало мою диафрагму. Еще один такой ответ - и я потеряю самоконтроль, безобразно заржу, повалюсь на трехведерный экспонат и опрокину его на пол.
      - Понятно, - сказал я с легким поклоном. - Спасибо вам за объяснения.
      - Не стоит благодарности.
      Она тоже поклонилась и отошла обратно в свой угол. Берлогин проводил ее недоуменным взглядом.
      - А чего мы ее отпустили? - спросил он. - Надо было поправить!
      Короедов сделал задумчивую мину и покачался на носках.
      - Видишь ли, Сережа, - сказал он, - барышню, конечно, просветить можно. Но практических последствий это не поимеет. Над ней начальство, которому мы не указ. Более того, я думаю, они прекрасно знают, как функционирует самовар. Но из каких-то высших соображений поддерживают ложную версию.
      - Ложную?! Из высших?!
      - Ты не горячись. Ты бизнесмен, должен понимать. Тут делают деньги на стереотипах. Хорошо все, что служит имиджу. Россия - это страна снега и льда. Это не страна угля и щепы. Поэтому в самоваре должен быть лед, а не уголь. И совершенно неважно, что это не стыкуется с элементарной логикой. У бизнеса логика своя. Понимаешь?
      Берлогин вытянул руку и отодвинул Короедова в сторону.
      - Девушка! Иди сюда, - он поманил служительницу толстым пальцем. Она втянула голову в плечи и подбежала семенящим шагом. - Слушай, что я скажу. - Он стащил крышку с самовара и со звоном брякнул ей об стол. - Сюда, в эту дыру - мужики, переводите, не стойте - кладется никакой не лед, ты поняла? Уголь туда кладется, щепа, шишки всякие. И поджигается. - Он выхватил из кармана зажигалку и высек огненный язык. Девушка отшатнулась с перекошенным лицом. - И оно горит, оно греется, понимаешь? Мужики, чего вы не переводите?
      - Сережа, Сережа... - пытался утихомирить его Короедов.
      - Оно не для холода, оно чтобы кипятить! Поняла или нет?
      Девушка отступила на шаг, на два... Потом пробормотала:
      - Подождите минуточку...
      И опрометью бросилась вон из помещения.
      - Так, - сказал Короедов, - побежала за начальством. Лучше бы нам уйти.
      - Никуда не пойду, - упорствовал Берлогин. - Все скажу начальству!
      - Сережа, ты хочешь сохранить наш бизнес?
      - Есть вещи выше бизнеса!
      - Ч-ч-черт, - занервничал Короедов, - не хватало еще...
      Он схватил меня за локоть, чтобы убежать хотя бы вдвоем, - но было поздно. В помещение стремительно вошел давешний начальник в белой рубашке. Из-за спины у него опасливо выглядывала музейная служительница.
      - Вы не волнуйтесь, - сказал Короедов, улыбаясь как можно безмятежнее. - Имело место маленькое недоразумение, мы его разрешили...
      Берлогин сгреб самовар в охапку и подошел к начальнику.
      - Это, - сказал он, - чтобы кипятить!
      Начальник робко взялся за самоварную ручку и несильно потянул на себя.
      - Это нельзя, - промямлил он. - Это экспонат...
      - Туда уголь, - Берлогин тыкал пальцем внуть самовара, - а сверху трубу. Чтобы тяга была. Или сапогом. - Он схватил валенок со стенда, приладил его к самоварному жерлу и изобразил раздувание сапогом. На физиономии начальника нарисовалось смятение и ужас. Он пришибленно стоял и нелепо взмахивал руками, как пингвин крыльями. Короедов схватился за голову и вышел вон.
      - Сергей! - сказал я. - Товарищ все понял. Он сделает нужные выводы. Давай поставим посуду на место.
      Вызволив экспонат из берлогинской охапки, я водрузил его обратно на стол. Берлогин тяжело дышал, и пот лил с него обильными струями.
      - Скажи ему, что я был форвард таранного типа!
      - Этот человек раньше играл в футбол, - перевел я.
      - М-м-м-м... - сдавленно промычал начальник.
       Я отобрал у Берлогина валенок, приткнул его на стенд между лаптей и вытолкал экс-футболиста на улицу, поминутно оборачиваясь, лепя мелкие поклоны и бормоча извинительные формулы. Самовар блеснул нам на прощание своим медным боком и потух.
      На эстраде стояла румяная тетенька и дула в жалейку. Сгорбившийся Короедов сидел на скамеечке и глядел в асфальт. Мы подошли к нему. Одновременно подошел Вяколайнен, неся папаху под мышкой.
      - Ну, как музей? - улыбнулся он. - Правда, смешной?
      - Ага, - кивнул я. - Забавный.
      - Сходите еще к мамонту.
      - Во-во, - поднял голову Короедов. - Сходи, Сережа, навести мамонта. Там ведь наверняка ошибка! Типа «русский народный зверь, холоднокровный, питается снегом, запекся в горячих песках». Давай, объясни им чисто конкретно про русских зверей!
      - Чего за мамонт-то? - спросил Берлогин. - Может, правда сходить?
      - Это из Питера мамонт, - объяснил я. - Зоологический музей сдает в аренду по бедности. Я его еще в детстве видел, сейчас не хочется. Да и билеты у нас без мамонта...
      - Все вам будет теперь, - процедил Короедов. - И билеты с мамонтом, и Лайма Вайкуле, и пиво, и гейши, и небо в алмазах. Заслужили!
      - Ладно тебе, Короедыч! - хлопнул его по спине Берлогин. - Не убежит никуда твоя Лайма Вайкуле. И вообще, почему обязательно Лайма Вайкуле? Кто такая Лайма Вайкуле? Привези лучше Роксану Бабаян!
      Короедов зажмурил глаза, поднес к ушам ладони и судорожно ими потряс. Затем вскочил со скамейки и стремглав зашагал прочь.
      - Чего это он? - удивился Вяколайнен.
      - За фетиш обиделся, - сказал Берлогин. - Чую, накрылся мой бизнес. Надо новый открывать.
      - Открой японскую деревню, - посоветовал я.
      - В Хабаровске?
      - Ну, хотя бы... В Японии был, все знаешь. И про самураев, и про гейш...
      - Гейш можно в Бурятии набрать.
      - Точно. А самураев посади под сакуру, пусть они там себе харакири делают. Знаешь, как народ повалит?
      - Не напасешься самураев-то... Но идея хорошая. Денежная идея.
      ...Восходящее солнце давно перекатилось за береговую линию и превратилось в заходящее. Теперь оно поджаривало Китай с Монголией и растапливало лед в русских самоварах. По эту сторону моря жара спадала, предметы отбрасывали тень, и пингвины в океанариумах больше не роптали. На ступеньке псевдорусского полухрама сидел мечтатель, космополит и подвижник по имени Петр Короедов. Сощурив глаза, он наблюдал за ходом дневного светила и негромко шептал:
      - Еще не вечер... Еще не вечер...
      Он пел.

июнь 2001г.



Текст в формате Word   |   Оглавление   |   Дальше:  «О смелых параллелях»