http://www.vz.ru/culture/2006/10/31/55063.html

Дмитрий Коваленин

Работа с пустотой

За что Харуки Мураками получил сегодня литературную премию имени Франца Кафки?

В марте шестнадцать японистов из тринадцати стран собрались в Токио, чтобы внятно ответить Японскому фонду культуры на Главный Самурайский вопрос: «Так почему же Харуки Мураками так популярен у вас за границей? Что в нем такого, чего мы пока не разглядели?»

Симпозиум «Охота на Харуки» состоялся в университетах Токио, Кобэ и Саппоро на деньги японского МИДа. Сам Мураками в это время работал в Кембридже. На запрос его офиса, как он относится ко всей этой чехарде, мэтр пожал плечами и немного смущенно ответил: «Ну, если столько людей этим занимается, значит, это зачем-нибудь нужно». А приглашение поучаствовать писатель мягко отклонил «ввиду чрезвычайной занятости в университете».

Как отмечала свихнутая на статистике японская пресса, «это было первое в истории международное собрание подобного масштаба, на котором официальным языком общения служил японский, а не английский».

Светило японской литературы

Открыл симпозиум американский писатель Ричард Пауэрс. У мистера Пауэрса был высокий квадратный лоб и позитивно-задумчивый взгляд. Через синхронного переводчика он прочел короткую, но энергичную лекцию о последних достижениях в мировой нейрофизиологии.

Выяснилось, сообщил он, что обезьяны умеют мыслить «индивидуальными имидж-паттернами (образцами видений)», похожими на моментальные сны. Главная же разница между нашими грезами и дремами обезьян – в том, что обезьяний мозг в принципе не шизофреничен. А человеческое сознание расщеплено на бесчисленное множество персоналий.

Революционность же литературного метода, которым работает Харуки Мураками, как раз и заключается в том, что на примере своих гиперсюжетов он исследует принципы работы человеческого сознания в условиях расщепленной индивидуальности.

После мистера Пауэрса переводчицы из Скандинавии и Франции говорили о «неповторимости авторской интонации» в произведениях мэтра. Китаянки рассуждали о «необычных для азиатской литературы женских образах героинь его романов».

Профессор Джей Рубин, автор книги «Мураками и музыка слов» (и, как оказалось, отменный блюзмен), делал очередной упор на музыкальность текстового потока.

Наконец пришлось выступать и мне.

– Как известно, – начал я наугад, – отец и дед Мураками были дзен-буддийскими священниками...

Я рассказал им все, что сумел. Пусть кто может, расскажет лучше.

Я напомнил, что в процессе жизни личность человека постоянно растаскивают в противоположные стороны две силы: одна тянет ее к целому числу, другая к нулю. Что как раз об этих «равновеликих силах» писал Танидзаки в «Заметках об искусстве».

Мураками же нашел принципиально новый и яркий способ изображения этих сил. Это и рассматривает как особую заслугу видный японский критик Норихиро Като, собравший команду из более двадцати рецензентов для составления уникального справочника по творчеству писателя. И вот к каким выводом он приходит.

«Сверхзадача Харуки Мураками – вывести литературу к принципиально новым, куда более просторным горизонтам, конструируя повествование таким образом, чтобы оно рассматривало не только исчезновение личности, но и то, что с человеком происходит после этого. Задавшись такой целью, он стал сознательно использовать приемы и спецэффекты, применяемые в фильмах ужасов, кинофантастике и «дешевом» фэнтези о зомби, шизоидах, призраках, медиумах и т. п. – создав, таким образом, новый метод в литературе (атарасий бунгакутэки сюхо)».

Иначе говоря, проза Мураками – это литература визуализованных ощущений. И воспринимать ее следует так, как если бы мы смотрели кино.

Исчезновение личности

Чем же именно отличается Мураками от американских писателей, на которых он поначалу так равнялся?

Выражаясь терминами ядерной физики – тем, что, в отличие от «просто физиков», он наконец приступил к расщеплению ядра. Взял атом (a+tom), который до сих пор считался неделимым, расколол его, проник к ядру, расщепил ядро – и получил безграничный доступ к колоссальной энергии нового типа. По крайней мере, с конца XIX века и до сих пор ядро литературы – человеческая индивидуальность – считалось неделимым по определению (in+dividual).

Почему же сами японцы так до конца и не понимают, в чем феномен Мураками? Только ли потому, что в Японии, чтобы тебя признали классиком, неплохо бы сперва помереть?

Не думаю. Просто, видимо, еще мало кто осознает до конца, что с погружением в нулевые годы нового века человек и волк внутри нас, по Гессе, уже заглянули друг другу в глаза.

«Тогда они должны будут либо взорваться и навсегда разойтись, – предрекал Гарри Геллеру неизвестный автор трактата, – либо у них появится юмор и они вступят в брак по расчету»...

Это уже происходит с нами. Мы расслаиваемся на персоналии. Постоянно. Прямо сейчас. Нас с вами внутри уже не двое. Вам придется это выпить, господин полковник из «Конца света», иначе вы не встанете на ноги. Мало того: нет больше «вас» или «нас», есть одно сплошное истерзанное, окровавленное «мы». Совсем как японский шпион Ямамото, с которого сняли кожу живьем, в «Хрониках Заводной Птицы».

Ничего, Ямамото-кун. Потерпи немного.

Тибетские монахи уже раскрыли миру свой опыт медитаций в состоянии клинической смерти и трипами оттуда в бардо. А северные шаманы уже рассказали духам верхнего неба о болезнях пяти наших душ. А Тимоти Лири выучил все семь языков бога. А все науки мира уже договариваются между собой о том, как найти формулу силы, которая сдерживает этот мир именно в том порядке, который есть, а не в каком-либо другом. А профессор Хоукинг сотоварищи уже сосчитал все тридцать шесть измерений Вселенной. Из которых мы пока можем представить максимум пять или шесть.

Но это пока!

Ведь иглы все тоньше, а лезвия все острей. Ведь только узрев Бесконечность, мы сможем удостовериться, что этот Процесс неостановим... И, может, хоть тогда наконец успокоимся?

«Рассказывание историй лечит, – твердит нам Мураками вот уже двадцать лет подряд. – Я хочу исцелиться»...

Я закончил речь и спустился в зал. И тут ко мне подбежал, раскланиваясь на ходу и протягивая визитку, издатель из фирмы «Коданся».

– Спасибо за бесценную информацию!

– Какую информацию? – испугался я.

– Ну как же! – удивился издатель моей наивности. – Никому в Японии Мураками никогда не говорит о том, что его предки были практикующими буддистами... Так вот, оказывается, в чем дело!

Мураками как объект

В «Заповеднике гоблинов» описан чудесный эффект, который производят на людей картины некоего гениального художника. Пока мы вдумчиво разглядываем его полотна, глаз не замечает ничего необычного – пейзажи как пейзажи, пусть даже и неземные. Но в миг, когда взор отрывается от полотна, нам вдруг кажется, будто там, на картине, присутствует что-то еще. То, что наши глаза ловили, но не поймали.

Невзирая на «репутацию» Клиффорда Саймака, в подобной технике нет ничего фантастического. В разные времена и в разных частях света служители разных муз называли этот фокус по-разному. Одни пытались овладеть им сознательно. Другие пользовались интуитивно. Третьи вообще ничего «этакого» не чувствовали и плохо понимали, о чем вообще речь. Однако техника эта была успешно канонизирована в Юго-Восточной Азии, а уже на практике ее до филигранности отточили жители Страны восходящего солнца.

Так, если зайти в традиционный японский дом, взгляд тут же провалится в «токонома» – неглубокую нишу в стене. В ней может стоять ваза с веточкой икебаны. А могут висеть иероглифы тушью на шелке. Но, так или иначе, назначение у этой ниши вполне практическое. Сидя напротив «дырки в стене», обитатели дома приводят свои мысли в порядок и слушают тишину.

И когда меня спрашивают, в чем же секрет популярности романов Харуки Мураками в России, мой мысленный взор в очередной раз проваливается в пустоту. По-японски это называется «кукан» (буквально - «воздух между объектами») – элемент, без которого не обходится ни одна японская композиция. В дизайне, живописи, литературе, музыке, в отношении к жизни-смерти у японцев обязательно присутствует этот самый Кукан.

Но как же насчет ответа на Главный Самурайский вопрос? – спрашивают меня, и я снова вздыхаю. И вспоминаю, как в прошлом году японский журнал «Гайко фораму» («Дипломатический форум») заказал мне статью под двуязычным названием «Вандерленд Мураками in Russia». Для спецвыпуска «Новые бренды, которые Япония могла бы предложить миру». В глянцевой обложке и с параллельным переводом на английский.

Что тут скажешь? Да, Япония отчаянно ищет для себя новую форму, которой она смогла бы покорить окружающий мир. Да, она ловит свою овцу в голове, чтобы либо взорваться с нею вместе, либо предложить ей брак по расчету. Либо что-то еще? Как бы там ни было, зверюга все еще на свободе.

О, как я ее понимаю...